Виктор Топоров: Вагон повышенной комфортности (Культура)

Есть такой журнал - «Саквояж СВ». Распространяют его на железной дороге - в вагонах повышенной комфортности.

Хотя что значит «распространяют»? Включают в заранее оплаченный пассажиром набор допуслуг - вместе с двадцатиграммовой баночкой красной икры и чекушкой вина, пива или коньяку (на выбор).

«Саквояж СВ» можно, не распечатав, оставить в купе или выбросить на платформе, но заплатишь ты за него всё равно.

Причем втридорога.

Вагонами повышенной комфортности разъезжают нынче все кто только может (во всяком случае, именно так обстояло дело еще прошлой осенью), и, соответственно, у «Саквояжа СВ» нет проблем ни с реализацией, ни с рентабельностью.

И понятно, что главный редактор такого журнала - человек, безусловно, счастливый.

И зовут этого счастливого человека Александр Кабаков.

Он и сам писатель.

Но печатается почему-то не у себя, а в «Знамени».

В малобюджетном «Знамени».

Вот и повесть «Дом моделей» опубликовал в «Знамени».

В февральской книжке.

В той же февральской книжке, в которой главный редактор самого «Знамени» Сергей Чупринин порадовал коллег по литературному цеху очередной программной статьей.

«Нулевые: годы компромисса» - так она называется.

И называется на редкость удачно!

Потому что содержание статьи нашего мыслителя этим заголовком исчерпывается целиком и полностью.

Во всяком случае, больше в ней не сказано ровным счетом ничего!

Зато эти три слова выбраны - да и расставлены - со значением.

Я бы, правда, задумался над возможностью замены двоеточия на тире, а то и вовсе убрал из чеканного чупрининского афоризма - для пущей амбивалентности - разъединительно-примирительный знак препинания, да ведь из песни слова не выкинешь!

И разве «:» - это слово?

Ну, да уж ладно, пусть главного редактора Чупринина редактирует кто-нибудь другой.

Да и главного редактора Кабакова тоже.

Строго говоря, не очень понятно, почему этого не происходит.

Нравы у нас в городке были вольные, пишет в новой повести Кабаков, «начальники спокойно спали с секретаршами».

Спокойно спали?

С секретаршами?

Или, может быть, все-таки «преспокойно»?

Впрочем, не будем цепляться по мелочам к заслуженному железнодорожнику.

Правда, и сам Кабаков высмеивает одного из собственных персонажей, который всю дорогу изъясняется перевранными (сконтаминированными) поговорками.

Это такое кабаковское ноу-хау.

«Волков бояться - по-волчьи выть» (Уильям Фолкнер. Особняк // Пер. Риты Райт-Ковалевой).

А теперь вот и железнодорожник Кабаков открывает свою Америку.

Правда, вагоны повышенной комфортности туда не ходят.

И заново изобретенные велосипеды тоже не ездят.

Зато Кабаков написал (а «Знамя» напечатало) повесть «с ключом».

По-видимому, «с ключом», потому что в отсутствие «ключа» (то есть реального прототипа, с которого, причем с максимально скандальными подробностями, списан центральный персонаж) не больно-то понятно, ради чего эта повесть задумана и написана.

Да и при наличии «ключа» - тоже...

Подзаголовок «Дома моделей» - «Повесть скучного времени» - не обманывает.

Скучное времяпрепровождение (хорошо, что в вагонах повышенной комфортности не заставляют выкладывать рубликов по пятьсот за «Знамя»!) вам гарантировано.

Хотя задумана скучная повесть игриво и даже не без некоторого потаенного похабства.

В провинциальном городе подсиживают молодого блестящего художественного руководителя Дома моделей.

В советское время, естественно. В проклятое советское время.

А как его, беспартийного, подсидишь, если нравы в городке вольные, в редакциях - пьянство, на партсобраниях - промискуитет, на комсомольских слетах - афинские ночи, а у молодого красавца-худрука всего-то и грехов, что проживает он с одной-единственной манекенщицей, да и то в открытую?

Модельер с моделью, подумал я, дочитав заслуженного железнодорожника страницы где-то до пятой, - как-то это странно, как-то не по-людски...

И ведь не ошибся!

Оказывается, манекенщицу молодой гений держал при себе для отвода глаз, а жил, естественно, с мужчиной.

Со сторожем Дома моделей.

Правда, не с простым сторожем, а с благородным - из бывших танцовщиков и вечно в сталинском френче, потому что...

«Я сын расстрелянных, - сразу, будто ожидая вопроса, ответил он. - Мать и отца в одну ночь. Это костюм смерти».

Как-то раз, знакомясь с сыном одного знаменитого режиссера (да и сам он теперь режиссер), я сказал ему:

- Как? Вы сын NN? Выходит, у Вас и мама есть!

И все же меня никак нельзя заподозрить в гомофобии.

Да никто, слава богу, и не подозревает.

Скажем, мою несколько неожиданную трактовку недавнего «Обитаемого острова» восторженно приняли на Gay.ru и даже на OpenSpace.ru

И главный антисоветский пафос главного железнодорожного редактора не кажется мне ни неуместным, ни запоздалым.

И правда ведь затравили в провинции молодого талантливого кутюрье!

И чуть ли не посадили.

И пришлось ему, не сшив бархатного кафтана для друга дорогого, делать ноги в Москву.

(В столицу гомосек - это тогдашнее слово весьма к месту вспоминает и употребляет автор повести - поехал, естественно, поездом.

Вполне можно было напечатать «Дом моделей» в «Саквояже СВ»!

Больше того, именно так и следовало поступить с осторожно-категорической подсказки Чупринина. Когда бы тот не решил, что нулевые - годы компромисса беременного ежа с голубым ужом.)

В Москве кудесника моды ждала, понятно, не то чтобы всесоюзная, но уж зато потом сразу всероссийская, да и всемирная, слава.

А вместо сторожа в сталинском френче - тоже подсуетившийся в столицу и ставший там знаменитостью скромный рассказчик:

«В прошлом году вся Москва собралась на мою юбилейную выставку. Среди гостей вернисажа ходил важный старик в ярком, почти клоунском костюме, с обрюзгшим безволосым лицом, с крашеными розоватыми кудряшками вокруг плеши. Мы с ним никогда не видимся в обычное время, но тут кинулись друг к другу, вцепились, долго стояли так, пока мне не пришло в голову - вечная трусость! - что это выглядит двусмысленно. Впрочем, объятия с Юрочкой Истоминым, маэстро русского высокого шитья, давно не компрометируют».

Рассказчик у нас, понятно, никакой не писатель, а, наоборот, фотограф.

Это еще одно кабаковское ноу-хау.

Скажи «изюм» - и вылепишь пулю дум-дум.

Из подручного - и в рамках нашего разговора - достаточно релевантного материала.

«Во-первых, - пишет в уже полностью проанализированной нами статье Сергей Чупринин, - избавившись от цензуры (политической и, что не менее важно, эстетической и моральной), русская литература прошла искушение вседозволенностью, радикальными языковыми, тематическими, жанровыми экспериментами - и сумела вобрать их в себя, инкорпорировать в традицию. Или по крайней мере достичь компромисса между преданием и новизной. <...> Спектр российской прозы стал, вне всякого сомнения, богаче или по крайней мере пестрее, но функции мейнстрима вновь вернулись к книгам, воспроизводящим не столько буйную фантазию художника, сколько его представление о действительности, взятой в ее наиболее типичных или наиболее ярких, крайних проявлениях».

Вот вам - у генерала литературного - теория, а вот вам - у генерала железнодорожно-литературного - практика.

А ведь интересно, окажись Чупринин с Кабаковым в одном купе (СВ, разумеется; главным редакторам по статусу положен СВ), что они раскроют в первую очередь - «Саквояж» или «Знамя»?

Мне почему-то кажется, что саквояж.

Или, как это называлось в старину, погребец.

Дорожный такой, знаете ли, несессерчик.

В котором, в глухую рифму, позвякивает СССР со своими перманентными облавами на свободолюбцев и засадами для мужеложцев.

И достанут из него, и нальют...

Но при всем своем стремлении ко всеобщему железнодорожному обнулению, сиречь литературному компромиссу, и вопреки всему, что сами же на себя клевещут, - не согрешат!

фото с chaskor